Свекровь спасла невестку от немцев

Неонила Ивановна

Каждый свой день Неонила Ивановна начинает с зарядки. Потом умывается, завтракает. Надевает фартук, и... мыть посуду (так ее с малолетства приучили). Фартук хоть и не совсем новый, зато удобный. Не беда, что немного поистрепался. Вчера села на диван, взяла иголку, да и зашила. А как иначе? Вот только пришлось правнучку попросить нитку вдеть. Глаза подводить стали... Хотя телевизор смотрит частенько. Газеты сейчас редко читает из-за зрения. А по телефону с удовольствием общается. В день ее рождения звонков было много. Даже из Якутии родные не забыли поздравить. Этой осенью Неониле Ивановне исполнилось 99 лет. Тогда за столом одних только родственников собралось больше тридцати человек... Именинница была в настроении: и стихи читала, и песни пела...

-  Неонила Ивановна, а в Вашей семье еще были долгожители?
-  (Улыбается). А меня ведь все Ниной Ивановной зовут. Привычней как-то... Но в документах записано «Неонила». Это имя при крещении мне досталось. А родительских метрик я и в глаза-то не видела, никаких бумаг не осталось... Знаю только, что долго жили... Нас, детей, в семье было семеро. Родители мои хоть грамоты особо не знали, но никогда при нас не ругались и между собой ладили... Трудяги... Я ведь и не помню, чтобы видела, как мама моя спит. В одном доме все жили: и старики, и братья, и невестки, и дети...

-  Получается, три семьи на «общей кухне»? И никогда не ругались?
-  Тогда многие так жили. Зато мы вечером как усядемся за стол чай пить, - четырнадцать чашек надо выставлять. И самовар у нас был ведерный. Бабушка в доме такой строгий порядок установила, что и моды-то не было ссориться. Тогда никаких пенсий от государства не получали и льгот этих разных не было. А ведь столько нищих, как сейчас, я в те годы никогда не видела... И даже около церкви у нас милостыню никто не просил! А сейчас по телевизору смотрю: срам такой. Родные люди - судятся!

-  Чтобы сохранить мир в семье необходимо терпение, любовь, понимание и, по крайней мере, два телевизора?
-  У нас тогда и радио-то не было. Только керосиновая лампа. Иной раз я так до ночи и просижу над рукоделием. Простыни кружевные и 16 полотенец сама вышила! Приданное мое... С любовью вышивала... Кавалеров-то хватало. Я боевая была: и секретарем комсомольской организации, и в бюро райкома, и в бюро обкома... - везде успевала. Воспитывали нас родители в большой строгости. Меня мама с собой работать брала, когда мне лет двенадцать было. На поле я с серпом рядом с мамой шла, не отставала...

- И это Вы называете «хорошо жили»?
- А Вы думаете, что если ребенку лучший кусок отдавать да все позволять, так это будет «хорошая жизнь»? Баловать дитя - это же гибель ему уготовить. А потом родители спохватываются воспитывать... Пока поперек лавки твое дитятко лежит - ты еще чего-нибудь от него добьешься, а уж коли с малолетства к хорошему не приучил, так и толку не жди. Семья воспитывает - это Вам мое слово! А воспитание у нас было простое: руки - в труде, а сердце — с Богом.

-  В те годы о Боге старались не вспоминать. Наверное, Вы помните, и как церковь закрывали, и как в колхоз «добровольно» записывали?
- Ничего нового я не скажу... Как везде, так и у нас. (Грустно улыбается). Я запомнила, как одна бабка здорового мужика за руку укусила. Уж очень не хотелось ей свою корову-кормилицу в колхоз отдавать...
А село у нас богатое было. Не поверите, в сельском клубе - самый настоящий рояль стоял и пианино. (Это нам от помещиков досталось). Мы такие концерты устраивали!!! В хоре больше двадцати человек на сцене пело. И даже «ниша» специальная для суфлера была, как в настоящем театре.
В молодости сил много... Иной раз до трех ночи гуляли. А потом — бегом домой... Прибежишь, чуток поспишь. И в 6 утра - уже на ногах! На работу отродясь не опаздывали. Тогда ведь и вина так не пили, как сейчас.

- Уж тут позвольте Вам не поверить.
- Пить-то пили... Но только по большим праздникам. И хотите - верьте, хотите - нет, но так, чтобы валяться на улице... Не помню такого! А пели на праздники! Заслушаться можно! Это сейчас гостей назовут, салатов наделают. Потом сидят - не знают, о чем и говорить... А мой отец в праздник и вприсядку мог сплясать. Мужики-то золотые были. И работать хорошо умели.

-  А Вы в колхозе работали?
-  Конечно! Я по комсомольской линии вечно в активистках числилась. И потом меня назначили заведовать детским садом.
Тогда от родной земли в город не сильно стремились. У нас в саду одних грудничков было четырнадцать! Мы их на повозке каждый день в поле возили: малышам здоровье надо. А без материнского молока как малюточке сил набраться?!
Детский сад хороший был... У каждого ребенка - деревянная кроватка, на окнах занавесочки. Цветов столько, что комиссии из города приезжали - «ахали». Медсестры у нас не было, но детки-то и не болели почти. Мои двойняшки тоже в наш садик ходили.
В деревне тогда совсем ничего в магазинах не было. Вот я и шила для них наряды по ночам. Они всегда одеты были не хуже городских ребятишек.
С нами еще мать моего мужа жила. Очень мне помогала. Золотая была свекровь...

- Так уж и «золотая»? Неужели никогда не ругались?
-  Никогда! Она моих деток помогла на ноги поставить. И если про меня слово кто скажет плохое, и глаза могла выцарапать... Она же мне жизнь, считайте, спасла...
Муж мой был - офицер, партийный, на фронте... Я - депутат сельсовета. В войну меня назначили председателем в нашем колхозе... И никто меня тогда немцам не выдал. Почему? До сих пор удивляюсь... Горе было настоящее... Люди были настоящие... А свекровь моя умудрилась икону где-то раздобыть. В дом принесла и молилась каждую свободную секунду за детей моих, за сына, за меня... А в первую же ночь, как немцы в село зашли, она собрала наши документы, комсомольский билет, все портреты в доме сняла: и Ленина, и Сталина, завернула в полотняный мешок, и ночью закопала в огороде.
А как-то заходят к нам немцы во двор. Свекровь моя давай их чихвостить: и антихристами, и паразитами... Она кричит, а те стоят себе, ухмыляются... Никто, видно, русского не знал. Смотрю - уходить собираются... И тут один подходит ко мне и спокойно так говорит, что лучше бы моей бабушке помолчать. Он, оказывается, австриец. Но говорил на чистом русском, только акцент чуть слышен.
А потом, когда немцев прогнали, в колхозе опять устроили выборы председателя.

- Неужели снова Вас выбрали? И не нашлось мужика на такую должность?
-  Не нашлось... Из нашего села на войну 30 человек ушло, и только трое вернулось. Но тогда никого не нашлось... Одни женщины да три старика - вот и весь колхоз. А рожь уродилась... Не пройти... Стена! Я такого урожая и не припомню... Мы за неделю все убрали! Техника тогда какая? Одни лошади! Но как же я их любила! Могла верхом и 20 километров проскакать. Иногда грязь, размоет все... Машиной не пробраться, а на лошади - пожалуйста... А люди работали так, что сейчас сама не верю, как мы смогли такое осилить. И ведь никаких больничных никто не брал...

- А Вы никогда не боялись на такой ответственной работе трудиться? Не было страха, что снимут?
-  Меня снимут? Да некоторые за меня на собрании две руки поднимали. Люди видели, как я работала. В 6 утра – меня уже в поле ищи. Хотя был разок срыв… Сильно тогда плакала… Я ведь не из железа… Но только один раз... А жили и работали все на разрыв души. Ничего не высчитывали, ничего не требовали. У меня же дети еще росли...

- А мужа своего очень любили?
-  Мы с ним 66 лет душа в душу прожили… Любила ли я его? (Улыбается). Я раньше, как услышу, что почтальонша письма из города привезла, так все бросаю - и к ней! А она уж знает... В окно меня увидит, и подает то два письма от мужа, то три... По-разному бывало...

- Треугольные письма?
-  Это в фильмах про войну только треугольные были. А мне всякие приходили. Иногда и в обычных конвертах приносили... (Грустно) Любила ли я его? Мы ведь троих ребят с ним на ноги поставили. Золотые у нас дети...
Муж у меня был герой настоящий. У него четыре боевых ордена и медалей много. Человек военный, куда его посылали - туда и я... Потом в Германию направили. Все бросила - и за ним. (Улыбается). Я одета была всегда по высшему классу. Никому не рассказывала, что я эти наряды сама шила. Меня частенько даже за немку принимали. У нас тогда в магазинах - шаром покати. А там... и колбасы, и апельсины... Некоторых наших офицерских жен как вспомню, так просто стыдно. Из-за килограмма селедки... Немцы таких тоже не любили. Пусть мне не достанется, но я никогда не стану без очереди... Что ж так себя не уважать...

- А Чернигов после Германии Вам понравился?
- Честно ответить? Не понравился. Мы приехали сюда почти 50 лет назад. Это потом уж тут стройки развернулись! Со всей страны съезжались люди умные и знающие. И камвольный начали строить, и химкомбинат, и радиоприборный... Столько домов новых... Целые улицы! (Улыбается). И мы тоже решили стройку затеять. Очень нам хотелось дочери дом построить. Вот мы всей родней и помогали.

- Но ведь Вы тогда уже на пенсии были?
- А я по больницам не любительница ходить. Давление меня беспокоить начало когда? Как 85 стукнуло! Вот я первый раз только про свое давление узнала. И сейчас я каждый божий день стараюсь на прогулку выходить. Соседи у меня хорошие. Поговорим по душам. Они мне иной раз и на жизнь пожалуются, и на здоровье... Мне на соседей всегда везло.

-  А что Вы чувствуете теперь, когда до столетия осталось уже меньше года?
-  (Улыбается). Вопрос мне Ваш не очень нравится... Завтра вот яблоки надо перебрать... Сегодня вечером - «Новости» посмотреть... И что я чувствую? Не знаю, что и ответить... А про счастье тоже ничего особенного не скажу... Не задумывалась я как-то... Времени у меня на это всегда почему-то не хватало...

Екатерина Чуранова, еженедельник «Черниговская неделя» №50 (955)

Хочете отримувати головне в месенджер? Підписуйтеся на наш Telegram.

Додати в: