Была красавицей только один день

Татьяна Ильченко одна на всей улице. Того, что кто-то может забраться в дом и обокрасть, не боится. Даже дверь не всегда запирает. Мол, свои не полезут: осталось только 7 человек, все на виду, а чужие не заходят. Забиваться сюда невыгодно: дорога до Андроников Корюковского района петляет по лесу — яма на яме, а поживиться в селе нечем.



- У меня, как когда-то говорили о нерадивых хозяйках, только «кот, собака да милый-задавака», — смеётся Татьяна Ивановна. — Правда, милого похоронила уже почти 40 лет назад. Поэтому кот. собака и два деревянных коня, — поправляет сама себя. — По одному в каждую руку, — указывает на палки. — Так что воровать у меня нечего.

И всё же, признаётся, есть одна ценная вещь, которую бережёт и — пока жива — не отдаст ни за какие деньги. Когда печаль неожиданно ляжет на сердце и не хочет отпускать или на праздник, если не приехали племянники (своих детей нет), Татьяна Ивановна достаёт из свого тайника старую чёрно-белую фотографию. На ней — 11 девчат. На каждой — праздничная вышитая сорочка с сеточкой, корсетка, фартук, монисто. На обратной стороне дата — 22 июня 1941 года.

— Тут со мной мои самые лучшие подруги. Было воскресенье, но мы встали рано, потому что договорились пойти в Щорс фотографироваться (от Андроников- 12,5 км).

Ещё вечером решили, что заплетём по две косы. На головах будут веночки с лентами, как у невест. А из одежды что? У каждой были выходные ситцевые платьица, но мы их забраковали - не подходят под венки. Достали из бабушкиных сундуков их праздничные наряды.

Мы шли по селу, а люди улыбались, интересовались, куда с утра намылился такой красивый девчатник. Тогда в Андрониках было до ста дворов - не то что сейчас. В Щорсе тоже оглядывались, расспрашивали. Мы смущались, краснели, но больше никогда, ни в каком другом наряде я не казалась себе такой красивой.

В Щорсе услышали, что началась война. Это не сразу дошло. Только появилась непонятная тревога. Домой мы пришли уже не такими, как были утром.

Мама испугалась, когда услышала о войне. Велела никому не говорить, «а то ещё посадят». Я сняла бабушкин наряд и больше никогда его не надевала — как-то не было повода. Так что красавицей я была всего один день в жизни, — улыбается. А в глазах — грусть.



Рассказывает: пережила оккупацию дома. От немецкого рабства спас дядя — прятал в яме: в сарае, где пилили доски. Потом заболела и умерла мама. Ей было всего 45.

Пытаюсь найти Татьяну Ивановну на фотографии, но никак не могу определиться. Ведь прошло целых 75 лет.

— Ищи в последнем ряду, — подсказывает она. - В веночке из васильков. По дороге девчата, у которых не было венка из искусственных цветов, нарвали их во ржи и сплели.

— Может, вторая слева? Вроде похожа.

— Точно, — говорит, даже не взгянув на снимок.

Она изучила на нём каждый штрих, когда брала в руки, чтобы рассказать подругам о своём тайном, женском, когда, не имея возможности быть рядом, мысленно провожала кого-то из них в последний путь.

— Из всех только я осталась, - вздыхает. — Некого и в гости пригласить.

В те праздники, которые она встречает одна, всегда ставит на стол дорогую её сердцу фотографию. И забывает о своих нынешних печалях и болезнях, о том, что скоро разменяет свою возрастную сотню. Она снова вместе с подругами, снова молодая, красивая и ещё не знает, что началась война...

Анна Ефименко, "ГАРТ" №37 (2789) от 8 сентября 2016

Хочете отримувати головне в месенджер? Підписуйтеся на наш Telegram.

Додати в: