«Завязал глаза. Приставил пистолет к голове. В это время кто-то из боевиков выстрелил. И ты не понимаешь, стреляли в тебя или нет»

Год назад Сергей Бойко из Нежина, позывной Сэм, попал в плен вместе с командиром батальона Олегом Кузьминых. Гиви (Михаил Толстых — командир сепаратистов) обрезал им шевроны и нашивки, заставлял жевать и глотать. Александр Захарченко «промывал» мозги. Потом решил отдать Сергея матери. Вызвал ее из Нежина. Поехала, чтобы спасти своего мальчика. А ведь не знала, вернется или убьют. Четыре дня он жил в подвале Донецкого СБУ. Спал на обломках кровати и не мог из-за контузии есть.



Сергей Бойко попал в плен в Донецком аэропорту. Девять бойцов (машина) заблудились в тумане и заехали прямо в руки врага. Как там было, что было — сейчас Сергею уже легче говорить. Год назад — молчал, глядел в пол (см. «Весть» от 29 января 2015 года, «Сергей Бойко: «Я просто человек, которому повезло вернуться из плена»).

«В тот день был сильный туман»

В Интернете и сейчас гуляет видео, где Гиви, ругаясь матом, приказывает лечь, допрашивает, что забыли на Донбассе украинские военные. А потом, когда бойцы стоят на коленях, обрезает нашивки и шевроны с их формы. Первым Гиви «угощает» шевронами именно нашего Сережу. Потом — Кузьминых.

Есть видео пресс-конференции Захарченко и пленных ребят. Можно посмотреть, как мама забирает Сергея из плена. Она, вполне возможно, — единственная с Черниговщины, которая не побоялась поехать «на ту сторону». С ней был зять. О тех страшных днях мать Сергея не хочет вспоминать до сих пор.

— 19 января 2015 года вечером мой взвод должен был зайти на терминал, полностью зачистить первый этаж. Но ночью не получилось. У меня было чувство, что не надо ехать вообще. В других подразделениях, слышал, в подобных случаях можно не выдвигаться на задание. У нас — чувство, не чувство, а нужно. Я не спешил идти в машину, хотя некоторые бежали, чтобы занять место, — говорит 28-летний Сэм. Курит сигарету за сигаретой. — В аэропорт мы поехали 20 января. В тот день был сильный туман. Заблудились. Заехали в самый центр, к сепарам. Сразу попали в окружение. Должно было быть много наших. Планировалась жесткая операция. По словам, собирались зайти пять бригад. Но в аэропорт заехали только мы, две машины. В моей было девять человек. Из них — четыре двухсотых, тяжелый трехсотый.

Стоишь и ничего не понимаешь: терминал, разбитый ангар, самолеты. По нам сразу открыли огонь. Шесть человек из двух машин, в том числе и я, забежали в какую-то маленькую комнатку. Сколько могли, столько там и держались. Кто не зашел в комнату — погиб. Один погиб и в комнатке. Я не знаю, сколько мы там пробыли. Минута тянулась, как час. По нам работали снайпер и пулемет. Потом пошли танк, БТР. Стреляли. Нас контузило. Некоторые ребята кричали, что свои пришли. Но это были сепары.

«Хочешь жить — убей своего»

— Нам завязали глаза и танком доставили к Гиви, — вспоминает Сергей. — Издевались: мы прыгали, стояли полчаса на коленях в луже. Руки связаны за спиной, ноги затекли. Потом пугали: «Вставайте, будем сейчас яйца резать». Завели в подвал. Начали допрашивать комбата и тех, кто более разговорчивый. Саня Скрипнюк (из Винницкой области. — Авт.) общался с ними матами. Они реагировали спокойно. Затем нас всех поставили к стенке. Боевик с позывным Москва начал проводить пропаганду. Ты уже стоишь никакой. До этого раз шесть-семь попрощался с жизнью. Оно стоит перед тобой, несет чушь. Тебе все равно. Били чем попало по голове. Ставили к стенке «расстреливать». У Сани постреляли над головой. Потом была самая ужасная пытка. Дали ствол и сказали выбирать: хочешь жить — стреляй своего. Один из наших согласился. Имя не скажу, но он вышел из плена, считается героем. Я оказался самый высокий, мне сказали: «Давай, длинный, начнем с тебя». Отвели в подвал. Завязал глаза, приставил пистолет к моей голове, а в это время кто-то из боевиков выстрелил. И ты не понимаешь, стреляли в тебя или нет. Другому пленному дали незаряженный автомат, чтобы стрелял в товарища. И он выстрелил (всю правду об этом Сергей не хочет говорить до сих пор).

«У Захарченко была вся информация»

— Когда вывели из комнаты, уже приехал Захарченко. Посмотрел на меня и на Вову (Предюка из Ровно. — Авт.), сказал нас забрать, помыть и готовить для записи видео.

Захарченко сразу проконсультировал, что говорить. Текст на листок не писал.

Самое обидное, что у Захарченко была вся информация: сколько нас человек зашло в Константиновку, количество техники. Единственное, чего он не знал, — сколько САУшек*.

Потом водили пленных по Донецку. Я в это время в морге опознавал наших двухсотых.

Я спал на боковушках двух сломанных кроватей. Вова добился одеяла. Просил для меня, но я отдал ему, ведь он спал на полу.

В туалет ходили два раза в день. Под автоматами и пистолетами. С той стороны было двое нормальных. Давали пачку сигарет вместо одной сигареты. Называли нас гостями, организовали водичку, еду (тушенка, батон). А сепары им: «Я так не ем, как ты пленных кормишь». Один из этих двоих был когда-то егерем в Черниговской, потом в Сумской области. Слышу, отвечает сепару: «Сейчас вообще есть перестанешь».

За четыре дня плена я почти ничего не ел. Контузия, тошнит — как есть? Немножко батона скушал и все. А Вова ел все, что приносили. Он вообще человек интересный. Выходя из плена, попросил номер Захарченко. Я ему: «На хрен он тебе надо?». А ему нужно (пожимает плечами).

«Они говорят, а ты думаешь о там, как вернешься домой»

— Нам сразу сказали, что выйти из плена можем только на поруки матерей. Я дал номер сестры, — рассказывает дальше Сергей. — Когда приехала мать, Захарченко общался культурно. А изначально с ним говорить очень тяжело. Морально давит. Как менты на допросе. Он не один, садятся в кружок и капают на мозги. Главное, научиться отключаться от их разговоров. Они говорят, а ты думаешь о том, как вернешься домой.

Мама приехала с зятем. Он — с аппаратом Илизарова на ноге, перелом был. Мать боялась пить, есть. Когда меня к ним вывели, на столе стояло два чая. Я мигом выпил. Зять мне: «Я так пить хочу, смотрел на этот чай. А мама: «Вдруг отравленный». И тут вышел ты. И весь выпил». Я ему: «Радуйся, тебя мать останавливала, а меня нет. Травись, сынок» )(улыбается). 



Родственников поселили в какой-то центровой отель в Донецке. В номер «люкс». Некоторые отговаривали мать ехать за мной. Говорили, пусть освобождением из плена занимается СБУ. Она никого не слушала. Уже перед самым выездом друзья поддержали: «Езжайте, забирайте сына, пока дают шанс». Некоторые мамы ехать отказались. Хотя им тоже обещали зеленый коридор. Побоялись. А моя — нет.

До Константиновки мать с зятем добирались поездом. Тогда еще через Нежин ходил поезд Киев - Константиновка.

Захарченко как человек — г..вно. Но как офицер дал слово — выполнил. Организовал зеленый'коридор из Константиновки. Ехали в Донецк автобусом. На блокпосту противника зять набрал номер охраны Захарченко. Ему дали трубку. Пропустили без проблем. Еще, по-моему, и машину дали.

Ехали днем. Ночью — опасно. Что с одной стороны синие, аватары, что с другой. Ведь кому война, кому — лишь бы водки гепнуть.

Родственники попали под артобстрел. Зять говорил потом: «Я побыл пару часов, и в шоке. А как здесь постоянно находиться?». Привыкаешь.

Обратную дорогу нам организовало сообщество «Патриот». На своей личной машине.

«Перед матерью чувствую вину»

По приезду в Нежин попал в Черниговский госпиталь.

— У меня два ранения: был осколок в ноге и сквозное, тоже в ногу. Но в военной медчасти по поводу второго ранения тетя доктор сказала: «Это царапина». По первому ранению получил группу и статус инвалида войны. Пенсию пока еще не давали — то одной справки не хватает, то другой.

Осколок вытянули 28 января. Уже пошло нагноение, еще бы чуть-чуть, и мог остаться без ноги.

Потом был Халявин и восстановление военника. Заняло четыре месяца.

В Халявин я ехал лечить контузию. Людей, которые вышли из плена, нужно не к психологам и психиатрам отправлять, а с детьми сводить. У меня племянник есть. За пару дней он меня так обработал, что медики отдыхают. Просто общались, играли. Ты отвлекаешься, а малому интересно. Ведь с мамой я не могу обо всем поговорить. Чувствую за собой вину перед ней. Ей столько пришлось пережить.

Когда восстановил военный билет, продолжил службу. С конца весны прошлого года. Дослуживая, боялся, что противник узнает, что я вернулся на передок. Тогда живым вернуться домой не дадут. Ведь при выходе из плена все обещают, что больше на Восток не вернутся.

Когда вернулся на службу, стоял на построении в кроссовках и джинсах. Мне: «Ты в чем одет, солдат?» А я им: «А вы мне хоть что-то выдали?» Командир: «Солдат, ты обурел!» Я продолжал ходить, в чем было. Мне в АТО: «Ты чего не в бронике на посту?» Отвечал, что он меня не спасет. Видел, как в аэропорту не спасали ни броники, ни каски, ни кевларовые воротники.

Демобилизовался 25 сентября 2015 года. Сейчас Сергей живет в Киеве. С девушкой. Работает в Броварах.

— Думаю, получу деньги за инвалидность, узаконю отношения, — делится планами. — После войны понимаешь: грохнули тебя, а ты ничего после себя не оставил. Нужно спешить.

Никаких наград боец не получил. Только звание старшего солдата, статус участника боевых действий и земельный участок.

— Он на плане есть. Но не хватает времени пойти оформить. Правда, вместо десяти соток — восемь, — говорит.

«Хай будет две»

— Наш народ непобедим. Поехали в Гончаровское, пацан украл ложку. Спрашиваю: «Зачем она тебе?» Пацан: «Хай будет две!» Это ж так Богом дано нашим людям, — улыбается Сергей.

* Противотанковая САУ (истребитель танков) — самоходно-артиллерийская установка, специализированная для борьбы с бронетехникой противника.

* * *

Самое страшное в плену:

■ Заставляют делать плохое своим. Знаю, что четверых наших, попавшим в плен под Углегорском (Андрей Бала, Дмитрий Мартыненко, Виталий Мышастый, Дмитрий Киричок — Авт.), заставляли друг друга резать.

■ Что кастрируют. Пугали этим сильно, но я такого не застал.

■ Что изнасилуют.

Виктория Товстоног, Юлия Семенец, «Весть» №9 (686) от 3 марта 2016

Хочете отримувати головне в месенджер? Підписуйтеся на наш Telegram.